Дневник войны, глава 271. «Строим не из металла, а из хрупких ракушек, переживших штормы»

Стою в очереди у кассы в магазине, как внезапно отключается электроэнергия. Персонал извиняется за неудобства и просит подождать 10 минут, пока они вынесут генератор на улицу и запустят. Все спокойны, к подобным форс-мажорам уже привыкли.

Тем временем, разговаривают две молодые мамы.

«Страшная была ночь, – говорит одна. – Сидим в ванной, и тут дочка говорит: «Хорошо, что мы купили торт. Хоть поедим что-нибудь вкусное перед концом». Я ей говорю, что там еще есть кусок, можно пойти доесть.

А она мне отвечает: «Нет, ночью торт есть – это значит, что у нас уже нет надежды на утро. Давай лучше споем!» И мы сидим тихонько, поем, а кот с огромными от страха глазами жмется к нам, а мы благодарим всех, кто нас защищает».

Генератор заработал менее, чем за 10 минут. Терминал принимал банковские карточки, а чеки приходили на электронную почту.

Вечером того же дня мне позвонил знакомый медик. Голос звучал устало и безнадежно. Сказал, что хочет убрать мысли из головы, чтобы уснуть. И попросил просто слушать и не перебивать.

– Моя работа – встречать молчаливых свидетелей войны. Здесь нет взрывов и выстрелов, но каждый день к нам поступают те, кто прошел сквозь ад. Это тела наших ребят, возвращенные из плена.

Первое, что бросается в глаза, – отсутствие каких-либо документов. Ни одного жетона, никаких бумаг. Единственное, что помогает, – татуировки. По ним родственники иногда узнают своих сыновей и мужей еще до результатов ДНК-экспертизы.

Со временем я привык к страшным повреждениям: от пуль, осколков, взрывов. Но потом появились другие находки, которые выходят за пределы понимания.

Я стал находить в карманах погибших боевые гранаты и неизвестные химические вещества. Рабочий процесс изменился: перед тем как приступить к экспертизе, вызываю пиротехников и специалистов по токсичным веществам.

Но самое страшное ждало впереди. Среди тел, которые я исследовал, появились такие, у которых не было никаких видимых повреждений. Ничего – ни пуль, ни осколков, ни следов пыток. Тогда я сделал ужасное предположение: их могли отравить.

Подозрения подтвердились самым страшным образом. Во время вскрытия одной из последних партий тел мои сотрудники стали терять сознание. После этого мы решили работать исключительно в противогазах со специальными фильтрами.

Случаи потери сознания прекратились. Это окончательно убедило меня: в телах наших воинов было отравляющее вещество, которое действовало даже после смерти.

Я должен задокументировать каждую деталь, чтобы эти молчаливые тела однажды заговорили в международных судах. Я обязан рассказать правду, чтобы они не погибли напрасно. Они – мои свидетели, и я не дам их тайнам исчезнуть во тьме, – закончил свой монолог знакомый, поблагодарив за возможность просто выговориться. Голос звучал уже не так безнадежно.

Иногда мне кажется, что все вокруг стало серым. Каждый день, каждая новость... оно будто затягивает в какой-то туман.

А тут вдруг слышу, что в селе в Одесской области открыли лабиринт. Из ракушек. Сооружение попало даже в Книгу рекордов, став первым и самым большим лабиринтом из рапанов. Какое-то удивительное, почти сказочное безумие!

Более 130 тонн рапановых ракушек специально сушили несколько лет. Каждая из этих ракушек – это частичка нашего моря. Моря, которое стало таким опасным, таким чужим. И я подумала о тех людях, которые собирали их. По кусочку, по крупице, будто собирали себя.

Он про нас. Про то, как мы сейчас живем. Наш путь такой же запутанный, и ты просто идешь, ища выход, надеясь, что за следующим поворотом будет свет. Пока они разрушают, мы – строим. И не из металла, а из хрупких, но таких крепких ракушек, которые пережили штормы.

Хочется безмятежно заблудиться в его полкилометра. А затем обязательно найти выход. Почувствовать, что внутри стало как-то… спокойнее.

Такой сильный акт веры. Веры в то, что мы выйдем из этого лабиринта. И что наше море вернется к нам.